«Это одна из лучших, если не лучшая книга по истории советской Молдавии.»

Рец.: Negură P. Nici eroi, nici trădători. Scriitorii moldoveni şi puterea sovietică în epoca stalinistă. Chişinău: Cartier istoric, 2014. 442 p. [Негурэ П. Не герои, но и не предатели. Молдавские писатели и советская власть в сталинскую эпоху. Кишинев, 2014. 442 с.]

Это одна из лучших, если не лучшая книга по истории советской Молдавии. Сконцентрированная на одном и как бы второстепенном объекте исследования — коллективной биографии молдавских писателей с 20-х по 60-е гг., на их отношениях с советской властью, между собой и с читательской аудиторией, — монография Негурэ обращена к центральному вопросу советской эпохи молдавской истории — формированию молдавской идентичности. Говоря «формирование молдавской идентичности», я не утверждаю, что такая идентичность сформировалась, и еще менее — что, как говорили советские авторы, «формирование молдавской нации завершилось в эпоху социализма». Я также не предполагаю, что такая идентичность, сформировалась она или нет, непременно носила (или носит) «национальный» характер, что бы такой термин ни означал. Я только констатирую — и, насколько я понимаю, автор книги согласился бы с тем, что здесь я выражаю и его подход, — что советская власть пыталась такую идентичность сформировать, что она приложила немало усилий для этого и что молдавские писатели были участниками — вольными или невольными, убежденными или оппортунистическими — этого процесса. Я бы даже сказал, опять-таки надеясь, что автор со мной согласится, что они были важнейшими, центральными участниками такого процесса.

Стандартный литературный язык — непременный атрибут любой «нации», как это слово понималось в XIX–XX вв., да и сейчас еще понимается. Такой язык выступает в качестве медиума, посредством которого члены «нации» общаются и формируют представление о совокупности носителей такого языка как некоем сообществе, объединенном общей «культурой». Я беру этот термин в кавычки, чтобы подчеркнуть его туманность: мы называем культурой и высокое искусство, и сумму поведенческих норм, и набор мифов и устойчивых представлений той или иной общности о мире и о себе, да и многое другое, часто не отдавая себе отчета в том, как меняется значение термина в зависимости от контекста. «Национальная культура» существует тогда, когда члены сообщества обладают набором стереотипов, поведенческих норм, представлением о коллективном прошлом, о месте сообщества в окружающем мире. Само собой разумеется, что выработать всё это возможно только тогда, когда есть общий язык, на котором члены сообщества общаются друг с другом. Но наличие такого языка не дается само по себе. Большинство новых западноевропейских литературных языков сложилось в начале нового времени (в XVI–XVII вв.), а на востоке Европы еще позже — в XVIII– XIX вв. Их создание на основе местных диалектов, часто родственных, но взаимно непонятных — результат совместной деятельности священников, проповедников, писателей, журналистов и бюрократов, заинтересованных в донесении своих смыслов до наиболее широкой аудитории. Такие усилия часто поддерживались правительствами, вводившими и финансировавшими образование на стандартных языках. Советская власть утвердилась на обломках империи, которая, стремясь к русификации, продвигала использование русского языка во всех сферах и часто, хотя и не всегда, сопротивлялась использованию языков национальных меньшинств. Советское правительство, в отличие от царского, определило воссозданную после Гражданской войны страну не как империю, а как многонациональное государство. Советская власть, особенно в первые десятилетия, продвигала «национальное строительство», включая создание новых стандартизированных литературных языков на основе местных родственных диалектов для этнических групп, которые такими языками не обладали. Считалось, что в результате своего ускоренного развития новые нации сначала «расцветут», а потом «сольются» в единую наднациональную общность, под которой вначале понималось социалистическое человечество, прошедшее через горнило пролетарской революции, а потом, в поздний советский период, «советский народ как новая историческая общность».

Молдаване были одной из этнических групп, которым предстояло создать свой язык и «культуру», тем самым превратившись в «нацию», а затем проследовать по начертанному пути. В случае молдаван, однако (как, впрочем, и во многих других случаях), попытки осуществления этой схемы сразу натолкнулись на несколько серьезных препятствий, относительно которых ленинско-сталинская теория «национального вопроса» не имела готовых ответов. Первым было то, что понятие «молдаванин» относилось к нескольким этническим группам. Это были, во-первых, молдаване, проживавшие в советской Украине к востоку от границы с Румынией, которая в 1918–1939 гг. проходила по Днестру (де-факто, но не де-юре, так как советское правительство продолжало считать, что граница проходила по Пруту, как это было до 1918 г., по Днестру же — лишь временная демаркационная линия). Составлявшие меньшинство везде, кроме узкой полосы земли вдоль Днестра, они мало выделялись среди преобладавших в численном отношении украинцев, отличались низким уровнем образования и разговаривали на языке, имевшем огромное количество русизмов и украинизмов. Вторую группу молдаван составляло большинство населения Бессарабии, области между Днестром и Прутом, которая с 1812 г. входила в состав Российской империи, а в 1918 была аннексирована (или присоединена, в зависимости от того, чью точку зрения принять) Румынией. Бессарабские молдаване говорили на языке, гораздо более близком к литературному румынскому, но всё же тоже подвергшемуся русификации. Наконец, за Прутом существовала румынская историческая область Молдова, население которой также называло себя молдаванами. Это была та самая Молдова, которая совместно с Бессарабией и Буковиной составляла молдавское государство, пережившее расцвет в XV в., но впоследствии пришедшее в упадок и подпавшее под Османское владычество. В 1859 г., воспользовавшись благоприятной международной конъюнктурой, Молдова объединилась с соседней Валахией, с которой она была связана языковыми и культурными узами, и создала современное государство Румыния, выбрав для своего имени одно из самоназваний валахов и молдаван, восходящее, как считалось, к древнему Риму и таким образом выделявшее новую нацию среди окружавших их народов.

Советским руководителям необходимо было решить, язык и культуру каких молдаван им предстояло создать, поддерживать и развивать. Казалось, восточные молдаване должны были быть основной референтной группой советских вождей, но когда в 1924 г. была образована Молдавская автономная республика в составе Украины, ее западной границей был объявлен Прут, а не Днестр. МАССР предназначалась роль плацдарма по распространению советского влияния в Бессарабии ввиду ее эвентуального «возвращения» в состав СССР. В этой связи бессарабские молдаване, вернее, их интеллигенция, должны были тоже участвовать в процессе национального строительства в МАССР. Создаваемые молдавский язык и куль-тура должны были быть понятны и близки не только «восточным», но и бессарабским молдаванам.

Еще более серьезной проблемой было то, что советскому проекту создания молдавской нации с самого начала противостояло румынское государство, с точки зрения которого (и в этом были согласны все политические и интеллектуальные элиты страны) все молдаване были попросту румынами, даже если они имели лишь весьма смутное представление о своей румынскости или не имели его вовсе. Молдавского языка не существовало, единственной реальностью был румынский язык. Его повсеместное использование в стандартной литературной форме, сложившейся во второй половине XIX в., рассматривалось как норма и идеал, которого предстояло добиться, используя такие средства, как школа, церковь, бюрократия и армия (как среда, в которой проходила социализация молодых мужчин). Пока в МАССР создавались молдавский язык и творческая интеллигенция, перевоспитание бессарабских молдаван в духе румынской национальной культуры шло полным ходом.

Московские вожди, конечно, не были в курсе всех этих сложностей. Не могли они и создать молдавский язык и литературу самостоятельно. Эту задачу должны были выполнить молдавские филологи и писатели, чтобы затем привнести новые языковые и литературные стандарты в школу и способствовать их распространению и укоренению в массах молдавского населения. Но в среде молдавской советскойинтеллигенции с самого начала не было единства, и сама она была неоднородна. В то время как большинство из них были интеллигентами в первом поколении, участниками Гражданской войны на стороне красных и выходцами из среды местных, восточных молдаван, меньшинство составляли прокоммунистичеcки настроенные эмигранты из Бессарабии и даже из самой Румынии (иногда еврейского происхождения). Вполне естественно, что между ними сразу возникли разногласия относительно того, считать ли создаваемый молдавский язык самостоятельным, основанным на диалектах восточных молдаван, или же согласиться с тем, что литературный румынский — это норма, к которой нужно стремиться или по крайней мере смириться с ее влиянием (в том, до какой степени такое влияние допустимо, тоже ясности не было).

В 1920–1930-е гг. сталинское руководство несколько раз коренным образом меняло свою «национальную политику», и эти изменения приводили к резким сменам курса в «национальном строительстве» в МАССР. Первоначально сторонники молдавской самобытности были в чести, но в 1932 г. под сталинским нажимом руководство Украины и МАССР приняло решение о переводе молдавского языка на латиницу, фактически признав его тождество с румынским. В масштабах Союза это было лишь одним и не самым существенным проявлением того резкого взлета утопических, почти эсхатологических ожиданий, который был характерен для периода первого пятилетнего плана и ускорения культурной революции. В конкретном молдавском случае такой поворот вытекал, похоже, из ожидания пролетарской революции в Румынии. Однако румынизаторский поворот закончился уже через шесть лет, когда и сами латинизаторы, а зачастую и их противники были объявлены врагами народа и уничтожены, а латиница была вновь заменена на кириллический «русский» алфавит. Большая чистка 1936–1938 гг. опустошила и без того немногочисленную молдавскую интеллигенцию, но не привела к прояснению того, каким же виделся Кремлю «правильный» вариант молдавского языка: на основе местных диалектов или с ориентацией на более широкое пространство потенциальных носителей такого языка.

«Присоединение» (или аннексия, в зависимости от того, чью точку зрения принять) Бессарабии Советским Союзом летом 1940 г. и последовавшее вскоре создание союзной Молдавской ССР, в состав которой вошла большая часть Бессарабии и незначительная, самая западная, часть бывшей МАССР, вновь изменили параметры «культурного строительства». Помимо того, что бессарабское молдавское население теперь уже определенно, материально, а не только символически, было включено в состав той общности, для которой предстояло «развивать» новые язык и культуру, состав группы «молдавских писателей» вновь пополнился за счет бессарабцев и новой волны иммигрировавших из Румынии советских симпатизантов.

Детальный анализ взаимоотношений писателей-бессарабцев и «заднестровцев», а также между ними и советскими властями и московской писательской номенклатурой в 40-е — первой половине 50-х гг. составляет, на мой взгляд, главный вклад Негурэ в современную историографию Советской Молдавии. Таков исторический фон событий, исследуемых в рецензируемой книге. Их трактовка оригинальна и, я бы сказал, виртуозна.

Негурэ, конечно, не первый исследователь, занимавшийся изучением советской «национальной политики в Молдавии», однако предшествующие ему молдавские историки подчеркивали в основном ее репрессивную сторону (Caşu 2000; Negru 2000). Американский политолог Чарльз Кинг, впервые изучивший как попытки создания самостоятельного молдавского языка, так и роль в этом молдавской интеллигенции, сосредоточился на 20-х и начале 30-х гг. (King 2000). Негурэ, работавший в молдавских и московских архивах, собрал также множество устных свидетельств писателей и членов их семей. Его источниковая база, таким образом, особенно богата. Книга охватывает более широкий промежуток времени и круг вопросов. Ее новизна состоит прежде всего в раскрытии активной, автономной роли молдавских писателей в процессе «национального строительства» в Молдавии.

Остановлюсь на этом последнем аспекте книги Негурэ более подробно. Начну с того, что Негурэ дает убедительное и взвешенное, не осуждающее, но и не апологетическое объяснение мотивов, побудивших некоторых румынских писателей переехать (или остаться, если они там проживали и прежде) в 1940 г. в отныне советскую Бессарабию. Некоторые из них руководствовались идеологическими соображениями и желанием участвовать в строительстве нового мира. Среди них были Емелиан Буков, Андрей Лупан и Ливиу Деляну — будущие советские «классики». Стремление сохранить связь с родной провинцией — Бессарабией — было главным мотивом Николая Костенко, видного бессарабского поэта и главного редактора газеты Viaţa Basarabiei, наиболее влиятельной провинциальной газеты, выходившей благодаря щедрым субвенциям Бухарестского правительства. Как признанный лидер молодых (в 30-е гг.) бессарабских литераторов, сделавших своим знаменем «регионализм», т. е. акцентуацию бессарабских традиций, сохранению которых якобы мешало нивелирующее влияние «общенациональной» культуры, Костенко увлек за собой некоторых других молодых бессарабцев[1].

Несмотря на то что бессарабцы были предрасположены к лояльному сотрудничеству с советской властью, а также с более советизированными заднестровскими литераторами, отношения между этими двумя группами стали напряженными с самого начала. Несравненно более высокие литературные навыки бессарабцев, получивших образование на румынском языке и отточивших свои таланты в конкурентной литературной среде Румынии, грозили понижением статуса заднестровцев. Последние отвечали обвинениями бессарабцев в нелояльности режиму и засорении «настоящего» молдавского языка «буржуазными румынизмами». Вопрос о том, какой — бессарабский или заднестровский — язык считать литературной нормой, приобрел личный, материальный характер. Положение усугублялось тем, что все литераторы были объединены в единый Союз молдавских писателей, внутри которого они должны были сосуществовать и неизбежно вести фракционную борьбу за контроль над ресурсами, которые поступали от партии-государства.

До начала Великой Отечественной войны споры о преобладании той или иной группы и отстаиваемой ею концепции разрешены не были, а во время войны соотношение сил между ними существенно изменилось. В то время как большинство заднестровских молдавских писателей были мобилизованы в качестве офицеров и провели войну в действующей армии, бессарабцы, первоначально тоже мобилизованные и обученные в военных училищах, были вскоре демобилизованы (по-видимому, вследствие недоверия советских властей к бессарабцам в целом) и доставлены в Москву, где им была поручена ответственная литературно-пропагандистская работа, в основном ориентированная на красноармейцев-молдаван. Именно во время войны писатели-бессарабцы завязали весьма полез-ные связи с советской писательской номенклатурой, и эти связи впоследствии сослужили им добрую службу (р. 170–171).

По окончании войны молдавские писатели, как заднестровцы, так и бессарабцы, вернулись в Кишинев с весьма возросшим социальным капиталом — или как бывшие фронтовики, или как заслуженные работники агитпропа. Вскоре старые фракционные споры вспыхнули вновь, достигнув своего наивысшего накала в период ждановщины. Казалось бы, нарастающее недоверие ко всему иностранному и неортодоксальному должно было способствовать победе заднестровской фракции, возглавляемой писателем Ионом Канной, и поначалу чаша весов склонялась в их сторону. Однако бессарабцы, ведомые в тот момент Емелианом Буковым, умело защищались, мобилизовав свои связи в Союзе советских писателей и даже в ЦК КПСС. Буков, к примеру, получил аудиенцию у Михаила Суслова, в то время бывшего заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК и главным редактором газеты «Правда», после публикации критики в свой адрес в «Известиях». Неизвестно, как закончился бы этот раунд фракционной борьбы, если бы не гром среди ясного неба — публикация в июне 1950 г. статьи Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», в которой вождь развенчал учение своего давнего фаворита, но на тот момент уже давно усопшего лингвиста Николая Марра. Сталин отверг теорию нестабильности и изменчивости языков, которые якобы относились к «надстройке» «социально-экономической формации». Какие бы загадочные цели ни преследовал вождь, вмешавшись в далекие от текущих политических проблем споры, в молдавском контексте эта статья привела — вне зависимости от того, входило ли это в намерения Сталина или нет, — к резкому усилению позиций бессарабцев, подчеркивавших стабильность «молдавского» языка и значение литературного стандарта, независимого от «смены социально-экономических формаций». Разгром заднестровской фракции завершился в 1953 г., когда Канна был разоблачен как плагиатор, попросту выдавший перевод целых фрагментов одного русского романа за свой оригинальный текст (р. 235–243).

Значение «смены декораций» в Союзе писателей Молдовы в 1949–1953 гг. оказалось огромным, поскольку оно ознаменовало победу сторонников румынского литературного стандарта в качестве «молдавского» языка и прекращение попыток создания отдельного языка на основе местных диалектов. Советские власти продолжали настаивать на самостоятельности, отдельности молдавского языка (как и «нации»), однако на практике единственное его отличие от румынского отныне состояло в том, что на письме он облекался не в латинский, а кириллический шрифт. Постепенно произошла и «реабилитация», и приобщение к национальному молдавскому пантеону румынских писателей XIX в. из румынской Молдовы, отныне объявленных «молдавскими классиками». «Начиная с середины 50-х, — пишет Негурэ, — вопреки видимому господству официальной доктриныо „молдавском“ языке и литературе происходит молчаливая румынизация „молдавской“ интеллигенции» (р. 389). Однако и деятельность «молдовенистов», в течение десятилетий пропагандировавших самостоятельность молдавской нации, не прошла бесследно. Разделение современной молдавской общности в РМ на сторонников и противников румынской идентичности, таким образом, уходит корнями в советский период и объясняется как колебаниями советской «национальной политики», так и деятельностью самых влиятельных строителей молдавского языка и культуры — писателей, которые, как показывает Негурэ, не были ни предателями, ни героями. В позднесоветский период молдавские писатели обладали огромным авторитетом как выразители национальной идентичности. В эпоху перестройки многие из них выступили в качестве лидеров национального движения и требовали признания идентичности молдавского языка румынскому и его перевода на латиницу. Однако развал Союза в одночасье лишил их тех льгот и привилегий, которыми наделило их государство-партия по собственным идеологическим причинам. Сегодня те из них, кто еще живы, с ностальгией вспоминают времена, «когда можно было жить с литературы» (р. 394).

Я суммировал лишь те аспекты книги Негурэ, которые мне кажутся наиболее важными. Другие читатели наверняка сконцентрируют внимание на иных сторонах социальной и культурной истории Советской Молдавии, освещенных в этой книге, таких, например, как процессырекрутирования писательских кадров, влияние хрущевской оттепели и брежневской стагнации на ситуацию в молдавском литературном сообществе, неформальную передачу «несоветских» культурных ценностей в Союзе писателей, взаимоотношения писателей и читателей и др. Значение молдавских советских писателей обусловлено не их литературным мастерством, в большинстве случаев весьма скромным, а в том, какую роль они были призваны сыграть в советском проекте «национального строительства» и какую в действительности сыграли, не только выполняя политические заказы партии-государства, но и маневрируя и манипулируя институтами советской власти, колонизируя их и подчас подрывая их эффективность изнутри. Книга Негурэ не только показывает, как это происходило, но и открывает новые перспективы исследования советской эпохи в Молдавии и за ее пределами.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК / REFERENCES

Caşu 2000 — Caşu I. «Politica naţională» în Moldova Sovietică (1944–1989). Chişinău, 2000.

King 2000 — King C. The Moldovans: Romania, Russia, and the Politics of Culture. Stanford, CA, 2000.

Negru 2000 — Negru G. Politica etnolingvistică în R.S. S. Moldovenească. Chişinău, 2000.

Solonari Vladimir A. — PhD, Professor of the University of Central Florida (Orlando, USA)

Солонарь В. А., Историческая Экспертиза 4/2016: 215-222.

Солонарь Владимир Анатольевич — кандидат исторических наук, профессор Университета Центральной Флориды (Орландо, США); Vladimir.Solonari[at]ucf.edu

[1] Костенко был арестован НКВД в 1941 г. и провел 15 лет в сталинских лагерях, по выходе из которых надел личину ортодоксального советского литератора. Он снял ее только во время перестройки, опубликовав лагерные мемуары.